328

— Ничего. Написать три-четыре письма по шесть страничек каждое — это в канцеляриях и называется искусством управления. Они всегда будут считать вас глупцом из-за того, что вы так рисковали своим служебным положением. И, кроме того, в вашем возрасте требовать сто тысяч франков для подкупа! Они распространят слух, что вы положили себе в карман по крайней мере треть этих денег.
— Я сперва так и подумал. Теперь мне приходит в голову другая мысль: когда кто-нибудь действует в интересах этих министров, он опасается не противников, но людей, которым служит; так обстояло дело в Константинополе в эпоху упадка империи. Если бы я ничего не сделал и ограничился только красноречивыми письмами, я еще до сих пор хранил бы в сердце воспоминание о том, как нас закидали грязью в Блуа. Вы были свидетелем моей душевной слабости.
— Что ж, вы должны меня возненавидеть и удалить из министерства, — я об этом уже думал.
— Напротив, мне приятно, что я могу теперь говорить вам все. Я умоляю вас не щадить меня.
— Ловлю вас на слове. Этот маленький хвастунишка де Серанвиль, должно быть, лопается от ярости против вас, ибо в конце концов вы уже два дня работаете за него, а он только пишет сотни писем и в сущности не делает ничего. Я убежден, что в Париже его одобрят, а вас будут порицать, но, как бы он ни вел себя по отношению к вам сегодня вечером, не поддавайтесь гневу. Если бы мы жили в средние века, я опасался бы, что вас могут отравить, ибо в этом маленьком софисте я вижу ярость освистанного автора.
Карета остановилась у подъезда префектуры. Человек десять жандармов были расставлены на первой и на второй площадке лестницы.
— В средние века этих людей поставили бы здесь для того, чтобы вас убить.
При проходе Люсьена они вытянулись в струнку.
— Все знают о возложенном на вас поручении, — промолвил Кофф. — Жандарм с вами вежлив. Можете судить, как велика ярость господина префекта.
Господин де Серанвиль был очень бледен и принял их обоих с принужденной учтивостью, которую не смягчил даже заискивающий прием, оказанный всеми Люсьену.
Обед прошел холодно и уныло. Все эти чиновники предвидели завтрашнее поражение. Каждый из них думал: «Префекта отрешат от должности или переведут в другое место, а я буду говорить, что он виновник неудачи. Этот молокосос — сын банкира нашего министра; он уже докладчик прошений; весьма возможно, что он и явится преемником префекта».
Люсьен ел, как волк, и был очень весел.
«А я, — думал г-н де Серанвиль, — я отсылаю, не дотронувшись, все, что мне кладут на тарелку; я не в состоянии проглотить ни куска».
Так как Люсьен и Кофф говорили довольно много, то постепенно весь разговор за столом свелся к беседе между начальниками местных управлений имуществами и налоговыми сборами, с одной стороны, и вновь прибывшими лицами — с другой.
«А я, я всеми покинут, — думал префект. — Я здесь уже словно чужой, мое отстранение от должности — дело решенное, и (вещь совершенно неслыханная) я вынужден торжественно принимать в префектуре моего преемника». За второй переменой Кофф, от которого ничто не ускользало, заметил, что префект ежеминутно вытирает себе лоб.
Вдруг раздался сильный шум: это прибыл курьер из Парижа. Он с шумом вошел в залу.