324

— Разрешите, милостивый государь, перебить вас. Я был бы крайне огорчен, если бы мне пришлось наградить нелестными эпитетами ваших единомышленников. Что касается меня, милостивый государь, моя профессия обязывает меня относиться с уважением к любым убеждениям, исповедуемым порядочными людьми, и в силу этого мне было бы весьма приятно отнестись с должным уважением и к вашим. Позвольте заметить вам, милостивый государь, что я не делаю никаких попыток, ни прямых, ни косвенных, изменить хотя бы в малейшей степени ваши взгляды. Такая попытка шла бы вразрез с возложенным на меня поручением. Она еще меньше вязалась бы с моим возрастом и моим личным уважением к вам. Но я вынужден покорнейше просить вас забыть о моем возрасте и не требовать от меня того почтительного внимания, с которым при всяких других обстоятельствах я готов был бы выслушать ваши мудрые советы. Я просто явился сюда, господин аббат, предложить вам сделку, которая, по моему мнению, одинаково выгодна и для моего повелителя и для вас. В палате у вас мало депутатов: один лишний представитель имеет значение для торжества ваших идей. Что касается нас, мы опасаемся, как бы господин Меробер не предложил некоторых рискованных мероприятий и, в частности, не внес законопроекта, согласно которому верующие должны оплачивать труд целителя их душ подобно тому, как они оплачивают труд всякого врача. Мы уверены, что на предстоящей сессии нам удастся отклонить этот проект, но если за него выскажется внушительное меньшинство, нам, пожалуй, придется, в виде компенсации, согласиться на уменьшение числа епископских кафедр или во всяком случае сократить его путем соглашения с церковью, чтобы избежать соответствующей законодательной меры.
Эти рассуждения затянулись надолго, как и ожидал, впрочем, сам Люсьен. «Мой возраст вредит мне, — думал он. — Я словно генерал от кавалерии, который, проиграв сражение и забывая о собственном интересе, приказывает своей коннице спешиться и сражаться наравне с пехотой. Если он терпит при этом неудачу, все дураки, и в особенности все кавалерийские генералы, издеваются над ним, но если он человек мужественный, то сознание, что он ради победы рискнул прибегнуть к столь неслыханной мере, утешает его во всем».
Семь раз кряду (Люсьен точно сосчитал) аббат Леканю попытался уклониться от ответа и провести своего юного противника.
«Он, повидимому, хочет испытать меня, прежде чем ответить по существу...» Семь раз кряду Люсьен сумел заставить его вернуться к вопросу, но делал это всякий раз с отменной учтивостью, явно подчеркивая свое уважение к годам аббата Леканю и резко отделяя это чувство от своего отношения к доктрине, верованиям и притязаниям его партии. Один только раз Люсьен позволил одержать над собою маленькую победу, но сумел тотчас же, не сердясь, исправить свою ошибку. «Мне надо быть здесь внимательным, как во время поединка на шпагах...»
Наконец, после пятидесятиминутного спора, аббат Леканю принял невероятно надменный, почти дерзкий вид. «Мой противник сейчас выскажется», — подумал Люсьен.
Действительно, аббат произнес:
— Слишком поздно.