320

— Но наш провал неизбежен. Люсьен попросил повторить все, что ему надлежало знать. За каких-нибудь десять часов перед ним промелькнули двести — триста собственных имен. Он оскорбил человека, которого до того никогда не видел. Теперь он делал своим ближайшим доверенным другого человека, которого сегодня тоже увидал впервые, а завтра ему, вероятно, предстояло иметь дело с самым хитрым человеком в Нормандии. Кофф не переставал твердить ему: «Вы перепутаете фамилии и звания».
Председатель суда Дони велел доложить о себе. Это был худощавый человек с угловатыми чертами лица, с красивыми черными глазами и седыми, реденькими волосами, с совершенно белыми бакенбардами, носивший огромные золотые пряжки на туфлях. Он был бы недурен собою, если бы не улыбался беспрестанно с видом наигранной откровенности. Это самая раздражающая разновидность фальши, но Люсьен держал себя в руках. «Недаром же я нахожусь в Нормандии,— подумал он. — Можно биться об заклад, что отец этого человека был простой крестьянин».
— Господин председатель, — обратился к нему Люсьен, — я хотел бы прежде всего познакомить вас с моими инструкциями.
Люсьен заговорил о своих близких отношениях с министром, о миллионах отца, а потом, по совету генерала, позволил председателю суда три четверти часа болтать без умолку. «Все равно, — подумал Люсьен, — мне нечего делать сегодня вечером».
После того как председатель совсем утомился и пятью-шестью различными способами успел намекнуть о своих неоспоримых правах на орден, указав, что правительство наносит ущерб самому себе, а не ему, председателю суда, не давая ему награды, которую получили молодые помощники прокурора с трехлетним стажем и т. п., Люсьен заговорил в свою очередь:
— Министерству известно все, ваши права не вызывают никаких сомнений. Мне необходимо, чтобы вы завтра познакомили меня с вашим дядей, аббатом Дони Дисжон-валем. Я хочу, чтобы господин Дони Дис-жонваль устроил мою встречу с господином Леканю.
Выслушав это странное заявление, председатель суда сильно побледнел. «Его щеки теперь почти одного цвета с бакенбардами», — подумал Люсьен.
— Надо вам сказать, — продолжал он, — что я получил приказ щедро вознаграждать друзей правительства за тот или иной ущерб, который они могут понести в связи с моими поручениями. Но время не терпит. Я заплатил бы сто луидоров за то, чтобы повидать господина Леканю на час раньше.
«Швыряя деньгами, — думал Люсьен, — я внушу этому человеку высокое представление о степени доверия, какой меня удостаивает его сиятельство господин министр».
Мы пропускаем здесь страниц двадцать, уклоняясь от дословного изложения всего разговора, и избавляем читателя от описания претенциозных ужимок провинциального судьи, домогающегося ордена. Мы не берем на себя смелости изобразить чувство, которое вызвали в Люсьене уверения председателя в его усердии и преданности правительству. Нравственное отвращение перешло у Люсьена в ощущение почти физической тошноты. «Несчастная Франция!—думал он. — Я не предполагал, что судьи так низко пали. Этот человек нисколько не насилует себя. Какая самоуверенность у этого мошенника! Он способен на что угодно».